Глава 5. Восьмой орден

[so-clumsy]

Зимний Излом против обыкновения встречали в море. В конце Осенних Волн с верфей Карады сошел заказанный Марко и оплаченный золотыми велами бриг – «Настойчивый». Было решено испытать его, не дожидаясь весны, и, хотя первое плавание немного затянулось, корабль показал себя молодцом. Уже на обратном пути им встретились мориски, плывшие под черно-зеленым флагом Агирнэ, и теперь за «Святой Агатой» следовал не только «Настойчивый», но и захваченная шебека, названная «Северянкой». Пусть ей и требовался небольшой ремонт, три судна уже были силой, с которой стоило считаться.
В кают-компании флагмана, где собралось все командование, было непривычно тесно. На стол подали лучшее из запасов, хранившихся в трюме, вино из сундука Марко было встречено одобрительным гулом, а продукт перегонного куба брата Густава, поначалу принятый с опаской, вскоре вызывал общую похвалу. Крепкий, как и все северные напитки, и мягкий, «с благословления святого Танкереда», как говорил монах, он показался Дику знакомым и вызывал в памяти надорский замок, густые туманы и треск поленьев в камине Большого зала. Теперь все это жило лишь в его мыслях… Дик отставил бокал, опасаясь захмелеть.
– За успешное плавание! – предложил тост Марко.
– Следующее будет не хуже, господин адмирал! – громко воскликнул капитан «Настойчивого», приятель Марко по морскому училищу, Леоник Ватис.
Дик заметил, что квартермастер «Святой Агаты» поморщился. Суеверный, как все моряки, Фалько Имельди не любил бросать слова на ветер. Правду сказать, к новому капитану пока приглядывались: Дику он чем-то напоминал придворных, поспешивших съехаться ко двору Альдо и сбежавших на следующий день после его гибели, но он верил в выбор Марко.
В самый разгар застолья празднование прервал стук в дверь. Квартермастер выслушал доклад вахтенного и попросил разрешения откланяться.
– У нас необычный улов, господин адмирал, какой-то бедолага дрейфовал, держась за сломанное весло, – недовольно произнес он. – А места тут нехорошие.
– Почему? – брат Густав смаковал «Черную кровь». Доброе вино он пил с тем же отрешенным видом, что и воду, не пьянея и не становясь болтливей. Его чуткий нос улавливал все грани аромата, которые сообщали об удачном урожае 392 года Круга Скал.
– Здесь неподалеку каторжная тюрьма – Зиндзлари. Скорее всего, спасли того, по кому веревка плачет.
– Кому суждено быть повешенным, не утонет, – отвлеченно заметил монах.
Он осушил свой бокал и со вздохом встал на ноги.
– А все ж таки, во имя святого Танкреда, нельзя ему отказать в утешении.
«Зиндзлари» – слово звучало, как скрип натянутого каната, как свист хлыста. Перед глазами возникла уютная каюта, в которой при пособничестве двух гайифских пиратов Дик из герцога Окделла превратился в безымянного и беззащитного изгнанника. Кровь бросила ему в голову.
– Вы не можете знать наверняка! А если это просто несчастный, которому не повезло?
Вслед за квартермастером и братом Густавом он вышел из кают-компании и поднялся на палубу. Прохладный ветер остудил его лицо, словно призывая держаться осторожней. Солнце почти зашло, его лучи напоследок расцветили белоснежные паруса нежными закатными бликами. У грот-мачты, неподалеку от грузового люка, скорчился, трясясь от холода, мужчина в мокрых лохмотьях.
– Не погубите, не погубите, не погубите… – казалось, при виде начальства, он совсем потерял голову и забыл другие слова.
Имельди нетерпеливо кивнул, и вахтенный отвесил спасенному легкую пощечину. Тот замолчал, заозирался по сторонам, будто только теперь понял, где находится, и попытался встать на ноги. Вид у него был жалкий, как у тощей полуутопленной крысы.
– Назови себя, – приказал квартермастер.
– Жак Брезье, ваша милость, – дрожащим голосом отозвался он.
– Талигоец, – Имельди не спрашивал, а утверждал.
– Как ты здесь оказался? – вступил Дик.
– Я… мы… мы плыли в Агарис, ваша милость, попали в шторм, и нас отнесло в сторону… А потом в бот попала молния, он загорелся. Сам не знаю, как выжил, – лицо Брезье исказилось, будто он едва удерживался от рыданий.
– Плыли в Агарис, говоришь? – по знаку квартермастера вахтенный обнажил его предплечья, и каждый мог разглядеть следы от кандалов на запястьях.
– Сдается мне, плыл ты с дружками на лодке, украденной у какого-нибудь несчастного рыбака, куда глаза глядят, да перессорились по пути, и тебя, как балласт, выкинули за борт.
Брезье переводил затравленный взгляд с одного лица на другое. Внезапно решившись, он бросился к ногам Дика.
– Спасите, ваша милость! Святым Аланом заклинаю, будьте милосердны!
Дик невольно подался назад, испытывая жалость пополам с брезгливостью к ползающему перед ним человеку.
– Прекрати, – сурово произнес он. – За что тебя отправили в Зиндзлари?
– Ваша милость, клянусь святым Аланом, я не убивал и не крал, я простой слуга. Моего господина схватили, будто бы он выведывал что-то, а меня заодно с ним. Я не виноват, ваша милость, спасите меня!
Фалько Имельди перехватил взгляд Дика и поморщился, но не отказал в молчаливой просьбе.
– В трюм его, – приказал он со вздохом. – Позже решу, что с ним делать.
– А вы, и верно, вылитый святой Алан, господин Найтон. Хоть икону пиши! – со смешком проговорил присоединившийся к дознавателям капитан «Настойчивого». – В нашей церкви в Кирке была его икона, ее особо чтили служивые…
Не желая отвечать, Дик лишь пожал плечами.
– Сразу видно, что вы, господин Вадис, не бывали на севере, – неожиданно вмешался брат Густав. – Святой Алан наших, северных, кровей. Там таких, как он с виду, немало.
– Как скажете, брат, – улыбнувшись, согласился Вадис. – Я не ходил севернее кагетского Хисранда. Даст Создатель, еще увижу новые берега.
Тем временем Дик отошел к планширу, наблюдая за тем, как зимнее солнце исчезало в море.
– Возьмете его к себе на «Северянку»? – не сомневаясь в ответе, спросил подошедший Имельди.
Дик кивнул.
Квартермастер не стал давать советов, а вместо этого спросил:
– Вам хватает призовой команды?
После захвата на шебеку перешло двадцать пять человек, меньше необходимого, но новых матросов взять пока было негде.
– Справляемся, – коротко произнес Дик. – Спасибо вам, господин квартермастер.
– Сочтемся, – так же коротко откликнулся Имельди. – Пора бы нам вернуться к адмиралу.
– Идите, я догоню вас.
Дику хотелось побыть одному, но он почувствовал, что кто-то стоит у него за спиной и раздраженно обернулся.
– Не желаете, ваша светлость? – негромко проговорил брат Густав, протягивая ему фляжку.
Дик потянулся за ней и замер на полпути. Монах вздохнул и почти вложил сосуд ему в руку. Он встал рядом, глядя на спокойное море. Дик молча отхлебнул из фляжки и отдал ее хозяину.
– Вы ведь никогда не спрашивали, ваша светлость, откуда я родом, – произнес брат Густав. – А я из-под Роксли. Ох, и скучаю я по нашим местам…
Видя, что собеседник не отвечает, танкредианец не обиделся, а лишь слегка усмехнулся.
– Знавал я вашего батюшку, ваша светлость. Ну, то есть не лично, конечно, кто я и кто герцог Окделл?.. Я был с войском при Ренквахе, а потом через болото, тропочками вдоль Рассанны, выбрался с теми, кому посчастливилось выжить, добрел до Алата, а там и до Агариса. И вот я, священник, видевший, как погибли мои братья от рук черноголовых, и вы, ваша светлость, плывем на гайифском корабле, навстречу неизведанному…
– Зачем вы мне об этом говорите?
– Возьмите меня на «Северянку», господин Найтон.
Дик изумленно взглянул на монаха.
– Это решать не мне, а адмиралу… Отчего вы хотите перейти на шебеку?
– Хочу вернуться с вами домой, когда настанет время.
Дик посмотрел на брата Густава, на его прищуренные глаза и растрепанные ветром светлые жесткие волосы, а затем перевел взор на горизонт за его плечом, скрывающий собой север.
Надор был там, за сотни хорн от него, и в то же время так близко, что щемило сердце. Дик помнил, как впервые сознательно пил, чтобы напиться, когда, выбравшись из песков Зегины, услышал последние вести из Талига. Он узнал, что Алва стал регентом при малолетнем Карле IV, что большинство из тех, кто пришел с Альдо и не успел сбежать или переметнуться на другую сторону, были казнены, что его герцогство отошло короне и было предназначено в приданое дочерям королевы, которую он убил в приступе ярости такой же сильной, каким было его нелепое, смешное преклонение перед ней.
Это были его земли, его скалы, луга и реки, его замшелый замок, охотничьи угодья и заброшенные каменоломни, его горные поля цветущего клевера и стада овец под охраной чутких надорских сторожевых, его зимние туманы и летние кисло-сладкие ягоды, его печальные песни под лютню и танцы искр в пылающем очаге, его мать и сестры… Его люди, населявшие небольшие, разбросанные в лощинах, деревушки. Пусть они и были чернью, но они служили ему, его отцу и многим-многим поколениям его предков, – грубые, обнищавшие, грязные, они были такой же частью Надора, как и сам Дик. И погибли вместе с Надором по его вине.
– Я никогда не вернусь в Талиг, – твердо сказал он.
– Как знать… – было похоже, что брат Густав вот-вот произнесет подходящую строку из Эсператии, но его прервал вахтенный.
– Господин Найтон, вас вызывает адмирал.

* * *
Дик никогда еще не чувствовал себя таким потерянным, как когда оправился после блужданий по морисской пустыне и немного освоился на «Святой Агате». Он подолгу без дела стоял у подветренного борта корабля и удрученно размышлял о том, что ему делать дальше. Для всего мира герцог Окделл был мертв, а сам Дик, всегда твердо веривший, что место Повелителя Скал – подле Ракана, истинного короля Великой Талигойи, остался не у дел. Судьба жестоко подшутила над ним, сохранив ему жизнь, но лишив будущего.
Как-то к нему подошел капитан фрегата и без предисловий предложил: «Господин Найтон, я вижу, что вы не робкого десятка, раз выжили там, у черноголовых, а я не такой трус, чтобы оставить безнаказанной гибель Иннасио. Я собираюсь вернуться и спалить к Леворукому их порт – Тар. Вы пойдете со мной?»
Дик пошел и ни разу с тех пор не пожалел.
Коротко постучавшись, он открыл дверь адмиральской каюты. Стол был привычно завален бумагами и картами. При свете свечей Марко подравнял стопку листов и прижал ее тяжелым пресс-папье.
– Что ж, еще шестнадцать дней, если погода не ухудшится, и мы – в Караде. Отец должен ждать нас там, надеюсь, ему удалось выправить нам разрешение на новый поход.
– Разве было недостаточно заплачено за согласие адмирала имперского флота?
– Разрешение на приватирство не подходит, Дикон. Дело серьезное, нам нужно дозволение его величества… а этого непросто добиться.
Губы Дика тронула улыбка.
– Мы ведь все равно сделаем, что задумали.
– Разумеется, – живо ответил Марко. – У нас три корабля, и у отца найдутся знакомые, которые пожелают снарядить нас за долю в будущей добыче. Но честь открытия должна принадлежать Гайифе, поэтому так важно, чтобы его величество взял нас под свое покровительство. Кстати, ты видел наш новый вымпел?
В царившем на столе беспорядке Марко безошибочно нашел и передал Дику бумагу с начерченным твердой рукой рисунком в виде розы ветров или, может, восьмиконечной звезды.
– Это брат Густав предложил. Немного похоже на розы на имперском гербе. Что скажешь?
– Скажу, что больше похоже на эсперу, только восьмиконечную.
– Верно, – Марко улыбнулся. – Брат Густав говорит, что святой Адриан создал эсперу как символ семи орденов: Славы, Знания, Милосердия, Истины, Домашнего Очага, Чистоты и Справедливости. А мы – восьмой орден.
– Орден кощунников, по-видимому?
– Наверняка. Но брат Густав предложил орден Исканий, и, должен признаться, мне это больше по душе.
– И что же мы ищем? – Дик хотел спросить насмешливо, но отчего-то получилось безрадостно.
Марко посмотрел ему в лицо.
– Лучшего мира. Он ведь лежит где-то за морем и ждет тех, кто осмелится рискнуть.
Впервые с тех пор, как этим вечером растревожили воспоминания о доме, глаза Дика потеплели.
– О чем ты пишешь сейчас?
Записки Марко о разных странах разрослись непомерно. В каждом порту он собирал различные истории и аккуратно переносил их на бумагу, уверяя, что его труд будут читать все от мала до велика.
– Мне рассказали об одном странном народце – мараяках, – населявшем когда-то остров Закатной кошки в Устричном море: там у всех людей головы были повернуты задом наперед, и ходили они, пятясь, представляешь? Их всегда было немного, а последние погибли много лет назад будто бы от того, что, глядя назад, не увидели обрыва и сорвались в море.
– Охота же тебе тешить себя этими сказками, – покачал Дик головой, словно говорил с несмышленышем.
Подражая придворным щеголям, Марко заложил руку за спину.
– Пусть вы и стали мне, как брат, Ричард, но это не дает вам права высмеивать мое детище.
Наверное, в любой другой день Дик не обратил бы на эти слова внимания, но сегодня все наводило его на мысли о Надоре.
– Ты не должен называть меня братом, – не подумав, проговорил он.
Марко удивленно взглянул на него, а потом нахмурился.
– Герцог Окделл не желает иметь ничего общего с бастардом проэдр-конхессора?
Раньше Дик сам бы вызывал на дуэль любого за те слова, что нечаянно вырвались у него. Хорошо еще, что его друг был гораздо рассудительней, чем он.
– Нет!
Сбивчиво, перескакивая с одного на другое, он попытался рассказать о том, о чем молчал раньше: о буре в морисской пустыне, о встрече с астэрой, назвавшей его кровь проклятой, о семье и близких, расплатившихся за его ошибки…
– За необдуманные слова платишь дороже всего. Никогда себе не прощу, если с тобой что-то случится.
– И ты говоришь мне, что я тешу себя сказками, – недоверчиво произнес Марко. – Дикон, когда мы нашли тебя, ты умирал. Ты бредил!
– Я знаю, что видел.
Резкий тон Дика не обидел Марко. Он посмотрел на друга с новым интересом.
– Почему же ты раньше об этом не рассказывал? – вроде бы шутливо спросил он и, увидев смущение, убедился в правоте своей догадки. – Помнится, кто-то мне говорил, что астэры склонны щедро одаривать своих избранников… Или это из Дидериха, а, Дикон?
Тот не нашелся с ответом.
– Мне пора возвращаться на «Северянку», – проговорил он, наконец.
– Оставайся.
– Нет, пора.
Дик поднялся на палубу, подождал, пока гребцы спустятся в шлюпку и с удивлением увидел Брезье, которого привел вахтенный, – он успел про него забыть. Ему не хотелось говорить, и весь путь до шебеки прошел в молчании.
На корабле он передал приказ Марко держаться прежнего курса и направился к себе. За его спиной раздался умоляющий голос.
– Дозвольте послужить вам, ваша милость!
Дик уже и не помнил, когда ему помогал личный слуга.
– Приступите завтра, Брезье. Сегодня ваша помощь не потребуется.
Он вошел в каюту, которую раньше занимал кто-то из морисских командиров. В самом начале Дик велел убрать все, что напоминало о ее прежнем владельце, и раздал отличившимся при захвате судна наиболее ценные вещи. Теперь о былой роскоши свидетельствовала лишь тонкая резьба сундука и темно-красное с черным узором покрывало на кровати, – родовые цвета превращали эту комнату в подобие дома.
Дик медленно стянул сапоги и, не раздеваясь, лег на постель. После всех перипетий дня ему казалось, что он не уснет, но он провалился в тяжелый сон, едва его голова коснулась подушки. Последнее, о чем он подумал, перед тем, как закрыть глаза, были те люди с вывернутыми головами, о которых рассказывал Марко. Возможно ли, что они все-таки существовали? Разве не таким был он сам, да и все Люди Чести, верившие, что все лучшее осталось где-то в прошлом? Они так пристально вглядывались в глубь времен, что не замечали глупостей и подлостей, творившихся на их глазах. Как и пророчил когда-то Алва, их гибель, как и гибель мараяков, была предопределена.

* * *
Караду от Паоны отделяло меньше десяти хорн хорошего тракта, иначе говоря – всего два дня неспешного пути. Но хотя столицу и называли жемчужиной гайифской короны, а Карада была всего лишь портовым городом, именно здесь, а не в завязшей в строгом церемониале Паоне, бил пульс империи. В устье Полтука день и ночь стучали, пилили, конопатили: карадские верфи, – огромный людской муравейник, – не затихали ни на минуту. В порту, защищенном большим надежным фортом, стояли суда, прибывшие со всех краев Золотых Земель: от Ардоры до Норуэга. От ратушной площади к морю шла улица с самыми богатыми домами – здесь жили купцы, здесь же квартировал эмпориос, представитель императора, управлявший всеми торговыми делами Гайифы и получавший баснословные прибыли от всех сделок, особенно от продажи сакотты.
С прибытием в Караду проэдр-конхессора, главного советника его величества Дивина, эмпориос с радостью уступил ему свой дом, где Петр Тагрин расположился так, словно предполагал задержаться в городе надолго. Комнаты первого этажа он предложил сыну, но Марко дорожил своей свободой и предпочел остановиться в трактире «На якоре» по соседству с Диком. Его комнаты выходили на улицу, а комнаты Дика – а во двор, поэтому по утрам, когда базилика святого Игнатия распахивала свои двери для прихожан, пришедших к заутрене, бас ее колоколов звучал приглушенно: можно было накрыться плотной подушкой и вернуться в объятья сна.
Как обычно, в первые дни на суше казалось, что делам не будет конца: постоянно приходилось к кому-то ехать, о чем-то договариваться, отбиваться от назойливых расспросов и раздавать обещания о будущих встречах. Неделю спустя жизнь понемногу стала входить в свою колею, и Дик, наконец-то, смог позволить себе выспаться всласть, не спеша пообедать в общем зале на первом этаже, послушать, о чем толкуют прочие постояльцы и посетители, привлеченные домашней стряпней умелой поварихи.
Говорили, в основном, о ценах на соль, без которой невозможно было бы сохранить ни один улов, и о теплой, дождливой зиме, предвещавшей раннюю весну и добрый урожай. Дик запил обед белым вином, вежливо кивнул хозяину и поднялся к себе, где его уже ждал Брезье.
– Сударь, ваше приказание выполнено, – улыбаясь, проговорил тот, указывая на шляпу и плащ разложенные на постели.
До обеда Дик велел почистить одежду перед поездкой к проэдр-конхессору: отец Марко просил их этим вечером быть у него.
– Благодарю, – он заметил смущение на лице слуги. – Вы что-то хотели?
– Да, сударь, ваша милость, если позволите… разрешите мне отлучиться на службу в честь святого Иакова, именем коего меня назвала матушка?
– Разумеется. Можете быть свободны до утра.
Брезье рассыпался в благодарностях и торопливо покинул комнату.
Дик присел к столу, покрутил в руках вчерашнюю записку Марко, в которой тот сообщал о просьбе отца, и небрежно отложил ее в сторону. Его письменные принадлежности стояли нетронутыми: писать Дику было некому, а от привычки заносить на бумагу дурно срифмованные строки он давно избавился сам.
Выйдя на середину комнаты, Дик привычно поправил перевязь для шпаги, – тяжелый эфес качнулся под левой ладонью, – накинул плащ и надел шляпу. За окном моросил дождь, улицы утопали в грязи, но идти было недалеко.
В книжной лавке «Павлинье перо» его знали и встретили, как дорогого гостя, – Дик всегда был щедр с хозяином. Мэтр Каос торопливо выбрался из глубины пыльного помещения и раскланялся с посетителем.
– Господин Найтон, добро пожаловать! Давно же вас не было видно, уже не чаял дожить до нашей встречи.
– Вы крепки, как карадская сосна, мэтр, – улыбнулся Дик.
Старичок дробно рассмеялся.
– И то верно. Но я все равно ждал вас. Ох, и загадали вы мне загадку в прошлый раз…
– Неужели нашли?
– А как же, – глаза букиниста сияли от удовольствия.
Он поманил Дика за собой в комнату за прилавком, где хранились самые ценные приобретения.
– Прошу, господин Найтон, – как бравый солдат, выполнивший свой долг, мэтр Каос горделиво выпрямил спину.
Дик осторожно взял в руки тоненькую книгу в простом переплете. На титульном листе значилось: «Искусство поединка», сочинение маэстро Алехандро Бенальмейды, переведенное и дополненное Зеоном Зелотисом». На мгновенье Дику показалось, что он вот-вот услышит насмешливый голос командира гвардии нар-шада Зегины, в воздухе повеет шадди и пряностями, зазвучит вдали чужая певучая речь… Крепко сжав книгу в руке, он потянулся за кошелем.
– Вы очень добры, – удивленно проговорил старик.
– Вы заслужили, мэтр.
Вернувшись к себе, Дик присел на подоконник, чтобы поймать тусклый дневной свет, раскрыл книгу и погрузился в мир фехтования.

* * *
– Ах, молодость, молодость… – со смешком приветствовал Петр Тагрин сына и его друга, слегка опоздавших к назначенному времени.
Несмотря на возраст, – Марко говорил, что, когда он родился, отцу исполнилось сорок три года, а в пятьдесят шесть он дал жизнь Иннасио, – проэдр-конхессор выглядел полным сил и идей балагуром, любителем вкусной еды и тонких вин. Однако подспудно чувствовалось, что лучше раздразнить дикого морисского льва, чем вызвать неудовольствие первейшего сановника Гайифы. Как-то в ночной вахте Фалько Имельди рассказал Дику, что врагов у Петра Тагрина нет, потому что последний, кто осмелился пойти против него, занемог после ужина во дворце проэдр-конхессора и той же ночью был отпет кардиналом Гайифы Андроником, также присутствовавшем на торжестве.
Однако сидя за столом с его высокопревосходительством не хотелось думать о мрачном. Он ярко и просто, не чинясь и не пренебрегая шуткой, говорил о вещах, самых обычных, умея повернуть их неожиданной стороной. Дик начинал понимать, почему он пользовался неограниченным влиянием на императора Дивина.
После ужина, за которым им составили компанию еще несколько приглашенных, они втроем перешли в библиотеку, где могли побеседовать, не опасаясь посторонних ушей.
– Что вы скажете об этом вине? – Петр Тагрин легко качнул бокал за ножку, наблюдая за игрой цвета.
– Отменное вино, отец, – учтиво ответил Марко.
Проэдр-конхессор бросил на сына взгляд, говоривший, что притворная вежливость его не обманула, и вздохнул.
– Только с годами начинаешь по-настоящему ценить некоторые вещи.
– Не упрекайте нас за то, что мы не обладаем вашим тонким вкусом, – со смехом возразил Марко.
– Отнюдь. Дело не во вкусе, а в опыте, мой дорогой. У каждого возраста – свои преимущества и недостатки: у юности, у молодости, у зрелости… В юности кровь кипит не от вина, а от любви, вы совершаете ошибки, за которое тяжелее всего расплачиваетесь, и если вам посчастливилось пережить юность, вы вступаете в молодость, понимаете, что любовь – это просто порыв, игра чувств, готовы на все, лишь бы отстоять свою свободу: свободу мыслить, творить, жить… а в зрелости ценится иное.
– К чему нам этот диспут, отец?
– К тому, что вы упорно не хотите задуматься о цели вашего мероприятия, ради которого я должен побеспокоить его величество.
– Но я много раз…
– Позвольте мне продолжить, – властно остановил сына проэдр-конхессор. – Господин Найтон, разрешите обратиться к вам с личным вопросом.
– Прошу вас, – не без заминки отозвался Дик. Ему не слишком хотелось участвовать в грядущем разговоре.
– Будь вам, скажем, шестнадцать лет, как бы вы объяснили себе желание некоего влиятельного сановника чужой державы поддержать и укрыть герцога в изгнании?
– Отец!
– Не нужно, Марко, – успокоил друга Дик. – Полагаю, ваше высокопревосходительство, я бы решил, что он делает это из добрых чувств и ради чести выступить за правое дело.
– А что вы думаете об этом теперь?
Дик думал, что проэдр-конхессор закрыл глаза на его пребывание в Гайифе по просьбе Марко, а еще потому, что именем герцога Окделла можно при необходимости внести смуту в Талиге, но ни одну из этих мыслей он не озвучил.
– Не возьмусь судить, ваше высокопревосходительство.
– Вот видите, сын мой, чем старше вы становитесь, тем богаче выбор причин, лежащих в основе ваших поступков. Я не могу просить его величество о покровительстве, обещая ему славу первооткрывателя. Ваше прошение даже не будет прочитано.
Тагрин вернул Марко папку с документами.
– Вы советуете мне отступить, отец? Вы же знаете, сколько почестей и богатств это принесет!
– Я советую вам вернуться и хорошенько подумать над тем, что вы пишите, – с усмешкой заключил проэдр-конхессор. – Я не вечен, учитесь привлекать сильных мира сего на свою сторону без моей помощи.
Марко нахмурился и коротко поклонился.
– Да, отец, благодарю.

* * *
Следующие дни Дик был предоставлен самому себе. Марко засел за бумаги, стараясь облечь их мечту в слова, которые убедили бы императора поддержать их начинание и субсидировать плаванье.
Тем временем Дик несколько раз побывал в доках, наблюдая за ремонтом «Северянки». Работы шли полным ходом, заодно с морисского корабля по его приказу сняли чертежи и обмерили паруса, чтобы изготовить запасные. «Святая Агата» по-прежнему казалась ему самым прекрасным судном в мире, но и шебека с каждым днем становилась все роднее.
Как-то вечером возвращаясь из доков вместе с Фалько Имельди, Дик обнаружил, что они свернули на улицу Роз, где над входом едва ли ни каждого дома ярко мерцал красный фонарь, а в окнах то и дело мелькали улыбчивые женские, а иногда и юношеские, лица. Видно, Имельди хорошо изучил эти места и уверенно вел Дика к небольшому двухэтажному дому, где его встретили как старого знакомого.
– Прежде чем сорвать розу, убедитесь в ее свежести, – напутствовал спутника квартермастер.
– Право, господин Имельди, если бы я не знал, что вы из Бордона, решил бы, что вы бергер, – улыбнулся Дик. – Очень уж вы обстоятельны.
– А если бы вы, господин Найтон, были постарше, вы бы помнили эпидемию фельпской болезни, которая бичом прошлась по всем портам Померанцевого моря лет десять назад. В Фельпе, к слову сказать, до сих пор не особенно разгуляешься после плаванья. Я слышал, недавно дуксы выпустили указ о восстановлении веселого квартала, потому что после его закрытия мужчины чересчур пристрастились к любви по-имперски.
– Выходит, нам повезло, что мы здесь.
– Выходит так. Ну, доброй ночи.
Квартермастера «Святой Агаты» увела крупная громкоголосая девица, а Дику приглянулась русоволосая красотка с надменным, как у кошки, взглядом. Он неохотно покинул ее, когда колокола окрестных церквей, – а их в округе было на удивление много, – зазвонили к полунощному бдению. На улице заметно похолодало, и Дик закутался в плащ. Он шел быстрым шагом по темным переулкам, которые успел неплохо изучить за время, проведенное в городе. До «Якоря» оставалось не больше четверти часа ходу, когда ему навстречу попались двое подвыпивших гуляк, судя по одежде, благородного происхождения. Заметив одинокого прохожего, они обменялись парой фраз и перешли на его сторону улицы.
– Пропустите нас, сударь, мы спешим, – произнес высокий.
Удачный день и приятный вечер заставили Дика забыть об осторожности.
– Охотно, сударь. Буду рад оказать вам услугу. Лошадей, чтобы они поспешили, пришпоривают. Может, и вам необходима помощь такого рода?
– Сударь, вы заслуживаете ответной любезности. Не укоротить ли вам язык? – предложил тот, что был пониже ростом.
Почти одновременно они обнажили шпаги. Дик пожалел, что не взял с собой кинжал, но успел намотать плащ на левую руку, прежде чем с двух сторон на него посыпались удары. Все разговоры прекратились, по тихой ночной улице разносился лишь звон клинков, звуки дыхания и редкие ругательства.
Выпад, укол, защита и снова нападение.
Вот вскрикнул и осел на землю высокий. Он стонал и не предпринимал попыток подняться.
Второй, разозлившись, усилил натиск. Дик почувствовал, что под рубаху забрался холод и мгновением позже ощутил, как жжет в боку. Он отступил, и его противник тут же воспользовался преимуществом. Дрался он, как завзятый бретер, разве что слишком горячился.
Дик решился использовать смертельный укол, который когда-то показал своему оруженосцу Алва, а позже научил его исполнению Бенальмейда. Он знал, что если допустит хотя бы небольшую неточность, то не успеет закрыться, но другого выхода не видел.
Он снова отступил, чтобы получить место для маневра и тут же ринулся вперед. Взмах. Выпад. Укол.
Дик подпустил противника слишком близко, его клинок со звоном встретился с чужим. Лезвия скрестились низко, у самой гарды, и дуэлянты оказались лицом к лицу друг к другу. В это мгновенье казалось, что весь мир сузился до их противоборства. Исчезли море, порт и город. Растворились в тени стены, крыши и заборы. Опустели, обезлюдели дома. Во всей Кэртиане существовали только двое, твердо намеренные убить один другого.
И тут Коротышка внезапно отступил. Под собственным весом Дик, как последний олух, попавшийся на детскую подначку, полетел вперед и упал. Противнику оставалось лишь проткнуть его. Он шагнул к Дику и с хриплым выдохом вложил в последний удар всю свою силу.
Краем сознания Дик понимал, что не успеет увернуться. Понимал он и то, что не сможет заслониться шпагой, но все равно медленно, – слишком медленно, – начал поднимать ее над собой. Сначала, ему показалось, что дрожит его рука, но затем осознал, что дрожит вся мостовая, словно по ней пронеслись приливные волны. Одна, другая, третья... Камни будто раскалились от ярости. Коротышка не удержался на ногах и упал на Дика. Он сдавленно вскрикнул и замер без движения. Дик осторожно потянул шпагу на себя. Гайифец заскулил от боли.
– Создатель, прими мою душу, – едва слышно пробормотал он и замолк.
Отчего-то от этих слов по спине пополз холодок, Дику показалось, что потянуло сыростью или, может, плесенью. Помогая себе руками, он поднялся ноги, выпрямился и осторожно подошел к Высокому. Тот тоже был мертв.
Оглядевшись и никого не увидев, – похоже, сотрясение земли не потревожило ни одного постороннего человека, – Дик убрал шпагу в ножны и поспешил домой. Он думал, что ему придется будить Брезье, но тот не спал.
– Ваша милость! – бледный и всклокоченный, словно увидел призрака, он всплеснул руками, заметив грязь на плаще и темное пятно на рубашке.
– Согрейте воды и принесите мне вина, – понемногу приходя в себя, приказал Дик.
Вид встревоженного слуги почему-то подействовал на него успокаивающе.
– Слушаюсь, сударь, – пробормотал Брезье. – Я мигом!
Дик скинул верхнее платье и присел на постель. Когда слуга вернулся, он уже крепко спал.

* * *
Дик ожидал, что придется потратить силы и средства, чтобы замять случившееся, но, казалось, внезапное исчезновение двух дворян никого не обеспокоило. Наутро он рассказал Марко о дуэли, и они вдвоем дошли до переулка, где все произошло, однако тел уже не было.
– Воришки и нищие обобрали бы их догола, но вряд ли стали бы убирать трупы, – озадаченно проговорил Марко.
– Создатель щедр на чудеса… как сказал бы брат Густав.
Если бы не легкий порез на боку, Дик решил бы, что и драка, и заступничество камней ему приснились.
– Может, он и щедр, но неплохо бы и тебе быть поосторожней.
– Слушаюсь, господин адмирал.
Следуя этому наказу, до середины месяца Зимних Волн Дик был занят подготовкой к плаванию. Он едва ли не ежедневно бывал в доках, наблюдал за тем, как идут приготовления и как продвигается ремонт «Северянки». Было решено отправляться в путь с наступлением весны, как только погода станет благоприятной для выхода в море. К этому сроку они успевали без труда.
Вечера проходили разнообразнее, чем дни. В Караде можно было найти развлечения на любой вкус, однако самое большое впечатление на Дика произвело выступление императорского театра, прибывшего по распоряжению проэдр-конхессора.
Актеры поставили одну из пьес Дидериха, но Дику казалось, что всем известные реплики рождаются у него на глазах, – настолько искусно и слаженно играли артисты. Вместе с главным героем он влюблялся, бился на дуэли, умирал… Марко оставил безуспешные попытки отвлечь Дика от сцены и предоставил другу наслаждаться зрелищем.
После такого вечера было бы неучтиво отказаться от приглашения проэдр-конхессора на ужин.
– Отец хочет повидаться перед отъездом в Паону, – объяснил друг.
За столом царила атмосфера веселья, но, когда после ужина их пригласили перейти в кабинет, Дик утвердился в догадке, что у отца Марко были особые причины устроить этот праздник.
В кабинете все свидетельствовало о скором отъезде хозяина. Вдоль книжных шкафов стояли два сундука, доверху наполненные бумагами. К стене был прислонен портрет императора, который неотлучно следовал за проэдр-конхессором в его путешествиях. Письменный стол без стопки кожаных, украшенных гербом, папок словно осиротел.
Петр Тагрин снял с шеи маленький ключик на цепочке, открыл им верхний ящик стола и передал Марко пухлый, запечатанный сургучом конверт.
– Его величество удостаивает вас чести именоваться имперской экспедицией, а также ходатайствует перед Агарисом о церковном благословлении вашего плавания.
Марко вспыхнул от радости.
– Благодарю, отец.
Проэдр-конхессор улыбнулся сыну и перевел взгляд на Дика.
– А это может заинтересовать вас, господин Найтон, – он протянул ему второй конверт.
Дик растерянно и даже с опаской вскрыл его. Ему в руки попали два мелко исписанных с обеих сторон листа бумаги.
– Это копия донесения, которое мы получили из Талига, господин Найтон. Мне думается, оно вас заинтересует.
По мере чтения Дик хмурился все сильнее.
– Здесь говорится, что скончалась принцесса Октавия, в приданое которой был назначен Надор…
– Земли вернулись короне, хотя, полагаю, не за горами то время, когда они перейдут младшей сестре. По возрасту она подходит для обручения с внуком Ноймаринена.
– Он ненавидел моего отца… – тихо, будто припоминая чужие слова, проговорил Дик. – Далеко же тянутся когти Северного волка.
– Возможно, дальше, чем вы думаете. Вы дошли до конца письма?
Дик вновь углубился в чтение.
– Кто-то устроил покушение на герцога Алва!
– Ворон живуч, – усмехнулся Тагрин. – Но как бы то ни было, если его не станет, трон перейдет герцогу Ноймаринену… Создатель, что за имена!
Дик промолчал, что с труднопроизносимыми гайифскими именами не сравнятся никакие иные. Он протянул конверт проэдр-конхессору.
– Зачем мне это? Дела Талига меня более не касаются.
Тагрин заложил обе руки за спину, бесцеремонно разглядывая друга сына.
– Затем, что вы живы, лишь пока никто не знает, кто вы… или кем вы были. Не проговоритесь, господин Найтон, потому что ваши враги очень могущественны. Не думаю, что их можно будет остановить. Ваш единственный шанс – это молчание и осторожность.
– Благодарю за предупреждение, – бесцветно ответил Дик, конверт все-таки остался у него.
Вместе с Марко они вышли на крыльцо дома. Дик глубоко вдохнул холодный воздух, стараясь успокоиться. Неожиданный порыв ветра выхватил письмо из его рук, и оно мягко опустилось на широкие каменные ступени. Дик тут же нагнулся за ним, и в это мгновенье раздался выстрел.
Распрямившись, Дик оглядел пустую улицу. Краем глаз он заметил лакеев, которые стояли у дверей и опрометью подбежали к ним. На их лицах был написан такой страх, что Дик невольно улыбнулся этому испугу мирных горожан перед звуками войны. Он хотел было спросить у Марко, не видел ли он, откуда стреляли, но не смог найти друга взглядом. Наконец, он понял, что произошло.
Это Марко лежал на серых плитах. Это его кровь стекала по ним темная, как выдержанное вино. Это его пронзила пуля, предназначенная Дику.
– Марко! – вне себя от ужаса выкрикнул он.
Его дрожащий голос заглушил уверенный бас Петра Тагрина, раздававший приказания слугам.
– Прочесать улицу, а ты беги за моим личным лекарем! Осторожно, заносите его в дом!
Двое лакеев отстранили Дика и бережно внесли сына хозяина внутрь. Дик шел за ними, как привязанный. Проэдр-конхессор еще раз оглядел улицу и перешагнул порог. Дверь за ним беззвучно закрылась.




Продолжение в комментариях